- Посмотри, какой красивый дом! - восторженно сказала она и чуть приподнялась над сиденьем мчащегося автобуса, чтобы проводить этот дом взглядом. - Как замечательно, что его наконец покрасили! А то стоял такой мрачный, обветшавший...

- Ещё бы не было замечательно! - отозвался я с показной невозмутимостью. - Если бы его пару месяцев назад не купила строительная фирма и не подготовила к продаже за... тысяч так пятьсот «зелёных», стоял бы до сих пор убогим!

- Да нет, я не об этом! Ты успел заметить, как он теперь сверкает на солнце? И как его новый цвет гармонирует с остальным кварталом?

- Цвет? Насколько я помню, человеческий глаз способен различить всего несколько миллионов оттенков. А вот собаки, например, видят мир чёрно-белым...

- Эх ты! - с шутливым укором протянула она. - Не умеешь ты проникать в суть вещей!

Это я-то не умею?!

Каждый вечер они садились в два кресла — бок о бок, рука к руке. Быстро темнело, но свет не зажигали. И по-прежнему продолжали смотреть друг на друга, отмечая, как медленно растворяются в надвигающемся мраке черты лица, как их силуэты сливаются со стеной позади, как различимыми остаются лишь горящие чуть притушенным светом глаза.

Только тогда они решались заговорить.

- Ты обещала сегодня рассказать мне, что привело тебя в такое состояние.

Она резко встала, отошла к окну и спряталась в эркере за занавеской.

- Не смотри на меня так...

- Но... ты ведь даже не видишь, как я смотрю и куда?

- Какая разница... Я чувствую.

Москва. Август. Высокое мрачное здание. У входа внушительной длины очередь. Разговоры.

- Ведь предупреждала тебя: «Коля, осторожно!» А теперь что? Сколько тут торчать придётся?

- А мне говорили: «Придёте к нам через девять месяцев, а уйдёте с прибытком!»

- Милая, это ж Вам не роддом!

- Чудилу грешного, Лёню Голубкова этого, удавил бы!

- А чем артист провинился?! Артист тоже жрать хочет! И семью кормить!

- Думать должен, под чью дудку плясать!

- А ты много думал, когда сюда деньги носил?