Питерская группа «Ступени» в начале века была одним из моих любимейших музыкальных коллективов. Группа неоднократно выступала на мероприятиях журнала «Арт-город», а журнал постоянно писал о ней. Началось всё вот с этого интервью с солисткой коллектива, автором всех песен Настей Макаровой. За три дня до нового 2002 года мы встретились в кафе «Идеальная чашка» на Садовой улице...

Е.В.: - Ознакомившись с материалами вашего сайта, можно понять, как постепенно группа организовывалась, как собрался такой состав. Мне же интересно не «как», а «почему», на чём вы сошлись? Вы чем-то похожи все втроём или наоборот — слишком разные и общение строите на контрастах, на дополнении друг друга?

Н.М.: - Дело в чувствовании, в ощущении себя в мире. В этом все мы втроём где-то похожи. В чувствовании музыки, в чувствовании песен... Я пишу песни и знаю, как сложно музыканту объяснить, что нужно сыграть. Это безумно сложно. Когда не можешь сыграть пассаж, а тебе хочется, чтобы он был сыгран на скрипке, например. Ты говоришь: «Играй дождь». А человек тебя может не понять, и будет играть своё представление о дожде. А у меня своё представление. И если эти образы не сходятся, то сложно творить что-то вместе. Сложно, когда слишком разные люди, которые по-разному всё понимают и чувствуют.

А мы втроём сошлись, видимо, поэтому. Я экспериментирую всё время, зову музыкантов, приглашаю ещё людей, с которыми что-то общее можно найти. С Леной так и получилось — я просто позвала её сыграть с нами один концерт: «Лена, ты флейтистка — давай! У нас концерт, поиграешь с нами?» Она говорит: «Давай попробуем!» Попробовали, сыграли один концерт и поняли — то, что нужно. И ей понравилось — она зацепилась, и мне понравилось, потому что чувствуется сразу, когда человек ощущает музыку в той же плоскости, что и ты. Нет, «плоскости» — плохое слово! Не знаю, в чём... Но существует в этот момент где-то там же. Ей не нужно объяснять ничего. Она играет — и играет то, что мне нужно, понимаешь? И ей, видимо, песни наши близки.

И про Эльку (Эльвира Гарифуллина, участница первого состава группы — прим. ред.) могу сказать то же самое. Мы сначала сошлись с ней как люди. Повезло так.

Е.В.: - Вот как описываются времена подбора состава группы «Кино», год 1983-й... Когда Цой взял к себе Каспаряна, ему долго пеняли: «Человек играть не умеет, что ты делаешь?» На что он ответил: «Научится! Главное, человек хороший!» Насколько ты этот подход разделяешь? Является ли что-то заведомо приоритетным: личные качества, техничность, профессионализм, исполнительский уровень?..

Н.М.: - Тут нет ничего однозначного. Каждый человек чем-то отличается. К каждому человеку нужен свой подход, с каждым человеком общаешься по отдельности. Особенно когда речь идёт о музыке, самым важным становится момент музыкального понимания друг друга. А всё остальное человеку можно простить. Если он тебя понимает, чувствует, он впишется, и в любом случае обойдётся без конфликтов. Следовательно, мы в чём-то схожи. Следовательно, мы друг друга поймём.

А к каким-то личностным факторам я стараюсь относиться так: даже если знаешь человека десять лет, вряд ли сможешь сказать, хороший он или плохой. Потому что никогда не знаешь человека до конца — это невозможно понять. Я стараюсь ни на кого не вешать ярлыков: «этот такой», а «этот сякой». У каждого есть что-то хорошее и что-то плохое внутри.

Е.В.: - А удаётся такой объективности придерживаться?

Н.М.: - Я даже не знаю, что ответить. Наверное, всё заключается в том, насколько близко с человеком общаешься. Чем дальше друг от друга люди в общении, тем меньше претензий к человеку — и у него к тебе соответственно. А чем ближе, тем больше моментов, на почве которых и поссориться можно. Но от этого человек в моих глазах хуже не становится — просто не сошлись в чём-то.

Е.В.: - Как можно узнать на том же сайте, у тебя довольно-таки богатый опыт музыкальной деятельности в Норильске: участие в конкурсах, даже призовые места. Насколько тамошняя сцена отличается от сцены питерской?

Н.М.: - Кардинально отличается. В первую очередь, отличается публикой. Мне кажется, на любом концерте в Норильске зал будет битком набит. Там очень голодные люди в этом смысле, потому что мало чего происходит вообще. У нас один театр в городе. Один ДК. Ещё один ГЦК — городской центр. И то он на ремонте.

Единственным мероприятием, которое проводилось каждый год, пока в нашем ГЦК не начался глобальный ремонт, был бардовский фестиваль. На него ежегодно выделяли деньги. В Норильск привезти музыкантов очень дорого — туда можно добраться только самолётом.

У нас был очень активный год — 1995-й, когда вдруг один человек, открывший свой музыкальный магазин первый в городе (представляешь, в 1995 году — городу было, наверное, уже лет сорок — первый музыкальный магазин), начал привозить иногородних музыкантов. Аншлаги были на любой концерт. Кто бы ни приехал — аншлаги всегда! И очень тёплая публика. Они ценят, умеют ценить всё это. Поэтому там, наверное, проще. Групп своих в городе мало...

Но, с другой стороны, и сложнее. Потому что когда концертов нет, существовать просто у себя на кухне многим становится скучно. Тогда в какой-то момент люди начинают бросать музыку, заниматься чем-то другим. Выхода нет. Из Норильска очень сложно куда-то выйти, а быть популярным в пределах Норильска — это абсолютно ничего не значит.

Е.В.: - А что в Питере?

Н.М.: - В Питере жизнь огромная, бурлящая. Я, честно говоря, огорчилась в первый момент, когда приехала. Потому что в Норильске как будто что-то заработала уже — не Имя, но что-то похожее. А сюда приезжаешь — и тут ты никому не нужен. И надо всё сначала начинать, с нуля. Конечно, здесь сложнее, потому что безумная конкуренция, и народ не очень охотно ходит на концерты, мне кажется. В Москве даже охотнее ходят.

Здесь, конечно, значительно больше возможностей. И если ты хочешь чего-то добиться, ты, наверное, в конце концов, добьёшься. По сравнению с Норильском, из которого если не уехать в Москву или куда-нибудь ещё, никогда ничего не добьёшься.

Е.В.: - По поводу «добьёшься»... И ты сама, и вся группа «Ступени» — вы хотите расти?

Н.М.: - Конечно, хотим.

Е.В.: - Вы хотите известности, популярности? Хотя бы в общепринятом смысле...

Н.М.: - Понимаешь, это скользкий вопрос...

Е.В.: - Ещё бы!

Н.М.: - Можно поддаться этому клише и сказать: «Да, мы хотим денег, славы, популярности. И мы будем работать под формат, «Наше радио», вперёд!..» Для меня, как человека, пишущего песни, самое важное, чтобы меня услышали. Я не могу писать в никуда. Мне необходимо это выложить, кому-то показать. Без выхода всё становится не то, чтобы бессмысленным, но... Это очень острое желание: когда у тебя есть новая песня, ты с ума сходишь — настолько сильно хочешь её показать кому-нибудь! И чем больше людей тебя слышат, тем больше у тебя ощущение востребованности, уверенности в том, что это кому-то нужно, что это интересно. Кто-то находит в этих песнях что-то для себя, что-то новое открывает... Может быть, я ему помогла как-нибудь в жизни. Всё это вещи достаточно тонкие. Именно такой популярности мы хотим. Грубо говоря, чем больше людей нуждаются в этих песнях, нуждаются просто по-человечески, тем более я счастливый человек.

Дело не в деньгах, не в славе, не в фотографиях на обложках журналов — это просто атрибуты того, что происходит с человеком.

Е.В.: - Но при этом есть ваши собственные намерения, есть шаги, этапы: набор опыта, рост какой-то, да? Работа над собой, запись альбома, открытие сайта, проведение презентаций... Так вот у вас-то насколько и сил хватит, и желания, и амбиций в хорошем смысле слова? Насколько вы хотите расти, продолжать своё дело?

Н.М.: - Знаешь, сейчас-то, конечно, хотим. Но никогда не скажешь ничего заранее. Потому что пока, тьфу-тьфу, нам везёт. Мы существуем всего полтора года, а у нас уже вышел альбом. Это большое везение для группы! Пока вроде... не скажу, что легко, но легче, чем другим коллективам. И, конечно, это очень вдохновляет, помогает. Значит, мы нужны кому-то... А если какие-то тупики начнутся, то... никогда нельзя обещать ничего.

За себя я могу сказать, что, по сути, у меня нет другого пути в жизни. И, наверное, нужно всё-таки добиваться своей цели, идти туда, куда идёшь. Неважно — сложно или не сложно, но всё-таки двигаться, расти. Песни-то никуда не денутся, и желание их спеть тоже не уйдёт никуда! Всё равно оно должно быть реализовано. Сам от себя никуда не денешься.

Е.В.: - Мы, наверное, не можем загадывать, не можем точно что-то заведомо предвидеть, но никто не мешает нам планировать. Никто не мешает говорить о собственных намерениях...

Н.М.: - Ближайшие планы наши состоят в том, что мы хотим собрать полноценный коллектив. Я имею в виду электрический состав. Или не электрический, но просто более полноценный. Мы сейчас существуем втроём — вроде бы полноценно звучим. Мы уже коллектив, группа.

Но, тем не менее, не хватает... Очень много чего не хватает. Даже тембрально: низов от баса, другого солирующего инструмента, не только флейты. Поэтому идут все эти эксперименты, и они будут продолжаться, пока мы что-то не найдём — что-то оптимальное, каких-то музыкантов, которые нас будут понимать, будут хотеть с нами играть.

Когда будет состав, можно будет думать и о втором альбоме. А больше-то планировать ничего нельзя, потому что на альбом нужны деньги — и так далее, и так далее... А откуда они возьмутся или не возьмутся, понять невозможно.

Е.В.: - Я попробую всё тот же вопрос задать ещё в одной версии. Допустим, нет этих объективных влияний — внешнего давления среды, ничего... Сама группа намерена серьёзно продолжать свою деятельность или же это более несерьёзное, бросовое отношение, дескать, «пока получается — да, а потом разбежимся, и Господь с ним...»

Н.М.: - Смотри. Сейчас я ничем не занимаюсь кроме этого. Это моё единственное дело. И дай Бог, чтобы дальше было также по финансовым соображениям. Что не придётся устраиваться на работу и пахать там с утра до ночи. Сейчас, слава Богу, есть время и возможность этим заниматься. И если придётся в таком состоянии находиться — работать с утра до ночи, зашибать себе копейку, то я буду очень огорчаться. Это точно. Мне будет грустно от того, что у меня нет возможности заниматься любимым делом. Понимаешь, это любимое дело. Я говорю сейчас за всех троих.

Из этого, наверное, можно сделать вывод о том, что мы серьёзно занимаемся этим делом и намерены продолжать.

Е.В.: - Откуда в твоих песнях так много темы снега?

Н.М.: - Как откуда? Я родилась в городе Норильске.

Е.В.: - То есть, корни?

Н.М.: - Я думаю, да. Это всё не специально. Я не пишу песен специально, не умею.

Е.В.: - Это не какое-то там обыгрывание колорита, стилизация?

Н.М.: - Нет, ни в коем случае! Сам процесс написания песен у меня такой... Его невозможно описать. Я не делаю ничего специально, потому что «специально» не получается. Когда что-то пытаешься сделать нарочно, ничего хорошего из этого не выйдет. А когда просто отпускаешь что-то внутри, оно и льётся. Вот оно льётся и выливается в то, во что выливается. Это не от мозгов, это не надуманное что-то...

Е.В.: - А почему у этого снега оказывается вкус и идут ассоциации с яблоками, с вишней? У Борзыкина моего любимого появилась в 2001 году песня «Мандариновый снег». Но у него тема цитрусовых, он её развивает. А у вас это откуда?

Н.М.: - Очень сложный вопрос... Не знаю, так пишется просто. Видимо, снег — он просто очень разный. И вообще зима — это очень особое состояние души. Зима, вот эти снега — они вроде бы белые, а на самом деле могут быть разными. И у холода может быть разный вкус.

Раньше у меня часто был такой обонятельный глюк — мне казалось, что снег пахнет арбузными корочками. Это очень хорошее ощущение — выходишь на улицу, и пахнет арбузными корочками. Снег, холодно и пахнет арбузными корочками! Обалденно!

А замороженная вишня... В ней что-то... Представляешь, зима — и тебе хочется вишни. Вдруг. И ты покупаешь замороженную вишню — в ней и лета вкус, и терпкий, холодный. Контраст...

И то же самое — яблоко. Что-то в этом есть! Вишня замороженная... Кстати, у меня почему-то этот образ — замёрзшая вишня — очень часто проскакивает. Я сама замечаю. Но не знаю, мне сложно объяснить, откуда он.

Е.В.: - Это что-нибудь тотемное, нет?

Н.М.: - Сейчас... я попробую объяснить, что это значит для меня... Мне один раз сон приснился очень хороший. Зимний сад... Образ некоего человека, очень родного мне, зима, солнце, мы бросаемся снежками... Радость зимы... Знаешь, есть такая хорошая радость зимы! Ну, понимаешь? И я проснулась тогда, и у меня был привкус вишни во рту. Вот это запомнилось. Это хорошая ассоциация. Можно подумать, что это, наоборот, кровь на снегу — вишня... У кого-то рябина... А для меня вишня на снегу — это неплохо. Это символ чего-то очень мне близкого, но от меня оторванного. Наверное, вот так...

Ой, смотри, я сама дошла сейчас! Я не думала никогда об этом.

Е.В.: - Приходилось ли тебе или всем вам общаться с подобными себе исполнителями, исполнительницами? С музыкантами, выступающими в акустике с женским вокалом? В Москве, например, таких много...

Н.М.: - Назови кого-нибудь, мне чего-то не приходит в голову.

Е.В.: - Самое известное подобное имя — Юлия Теуникова.

Н.М.: - К сожалению, я не знакома с ней. Я видела на видео кусочки её выступлений, мне понравилось. Но так, чтобы доводилось плотно общаться, — мне никого не назвать.

Мне Умка очень симпатична. Инна Желанная симпатична. Правда, последний альбом «Иноземец» мне не очень понравился. А самый первый альбом — «Водоросли», кажется, он назывался — я заслушала просто до дыр.

Если тебя вообще интересуют мои пристрастия в женском вокале, то я назову прежде всего Бьорк, потому что она гениальная. У неё и голос очень интересный. Ну и, пожалуй, на этом всё. Может, Шинейд о’Коннор ещё, но чисто с технической стороны — мне нравится, как она поёт. Тембр голоса у неё просто потрясающий.

А из наших вряд ли ещё кого-то смогу назвать...

Е.В.: - Одно из ваших свойств, которое нас сразу очаровало, состоит в том, что в вас нет абсолютно никакой грубости, жёсткости, резкости, стервозности... Непристойности какой-нибудь... В жизни вы все настолько же просты, естественны, как и в своих песнях? Настолько же добрые, открытые и неагрессивные?

Н.М.: - Мне кажется, что на сцене не спрячешься. На сцене ты такой, какой есть на самом деле. И если это исходит, значит, и в жизни мы такие же. Может быть, в жизни мы наоборот в чём-то прячемся, а на сцене невозможно быть другим. По тому, как человек играет, как поёт, скорее можно судить о человеке, чем по тому, как он общается в жизни. Если есть такое ощущение, значит, мы такие.

Е.В.: - Приходилось ли группе «Ступени» общаться с прессой? Есть ли негативный опыт? Досаждали ли журналисты?

Н.М.: - Нет, мы пока ещё не настолько известная группа, чтобы нам досаждали. У нас был эфир на интернет-телевидении здесь, в Питере. Мы тогда ни черта не поняли, потому что это был первый наш эфир, и мы не понимали, как и что происходит. Особых впечатлений не осталось, волновались очень — и всё. Было два эфира на радио: на ГТРК был эфир и у Жени Верещагина в программе «Перекрёсток» на «Русском шансоне». Как раз перед презентацией эти эфиры были. Всё замечательно, нам очень понравилось.

Был один человек — я сейчас, к сожалению, не помню, как его зовут, — который писал обо мне заметку уже тоже не помню куда. Мы с ним очень долго общались о каких-то высоких вещах, о философии какой-то... Вроде всё записывал... Потом вышла заметочка, в которой он много чего написал неправильно.

У меня мама журналист, и я знаю, насколько она старается соответствовать всем фактам, чтобы всё было чётко. Вот это меня смущает: когда ты вроде всё правильно рассказал, и вдруг получаются ошибки совершенно нелепые, из-за которых мне потом кто-нибудь что-нибудь говорит такое... «Настя, а оказывается, у тебя музыканты «Торбы-на-круче» играли?» А это было один единственный раз, когда с нами играл Макс Иванов на фестивале на альте. Или вдруг переврут возраст, фамилию... Вроде бы доверяешь человеку, а он... У «Танков» был прикольный случай, когда Митю Максимачёва прописали «Максимевич». Все очень долго смеялись.

На самом деле, всё это достаточно неприятно. Люди же читают всё это — и вдруг неправда... Особенно когда какое-то твоё мнение выворачивают так, что оно оказывается кардинально другим. Читаешь и думаешь: «Ну как так?» А у читателей мнение складывается по этим статьям.

Е.В.: - Как вам удаётся быть Живыми? Настолько настоящими, откровенными, естественными? Как вам удаётся не бояться этого?

Н.М.: - Есть такая легенда про девушку, которая жила в маленькой деревушке и умела летать. И никто об этом не знал, потому что она по ночам летала одна. Однажды об этом узнали, Все собрались и говорят: «Чудо какое! Чудо! Ты должна нам показать, как ты это делаешь! Мы тоже хотим! Покажи, расскажи нам, как это делается!» Она попыталась взлететь при всех, и у неё ничего не получилось. Она очень расстроилась и потом долго сидела и думала, как же она это делает. Она пыталась взлететь снова и снова, но у неё ничего не получалось. Так она разучилась летать.

Я очень часто эту легенду вспоминаю, когда дело касается таких вещей. Руками к этому лучше не прикасаться, чтобы не разучиться. Если у тебя есть такое ощущение, значит, мы действительно такие. Если ты видишь, что мы живые, значит, мы живые. Но нам об этом лучше не знать. И не задумываться. Потому что иначе мы можем потеряться, понимаешь?

Е.В.: - Возгордиться?

Н.М.: - Не возгордиться — просто потеряться. Лучше не пытаться прослеживать, каким образом, что делается, как, пытаться разложить по мелочам, по каким-то деталям. Сам процесс написания песни, процесс исполнения её на сцене — во всём этом есть маленькая доля волшебства. И к волшебству лучше не прикасаться руками. Поэтому мне не ответить на твой вопрос...