В 2007 году в Живом Журнале я начал писать очередной мемуарный рассказ, который на удивление оказался очень длинным. К сожалению, своевременно я его не завершил, сделать это ещё предстоит. А пока предлагаю вашему вниманию то, что уже готово: собранные воедино фрагменты повествования из ЖЖ.

В феврале 1996 года я был первокурсником отделения политологии философского факультета СПбГУ и находился под впечатлением великолепного романа Андрея Битова «Ожидание обезьян». По этому роману годом ранее я писал выпускное сочинение в школе и вступительное — в университете.

Его действие происходит в начале 90-х годов на Северном Кавказе. Группа немолодых, но не растерявших кураж мужчин разных национальностей движется на старом микроавтобусе в направлении Сухуми, чтобы выпустить на свободу обитателей известного городского обезьянника. В пути они много пьют (не воду), попадают в переделки и очень уважительно, непринуждённо беседуют. А когда героев слишком заносит, они вспоминают о главной цели — их ждут ничего не подозревающие обезьяны. Обезьяны — это и путеводная звезда, и доморощенная игра в бисер, и просто смысл жизни.

Заканчивается роман встречей двух относительно главных героев (там все главные, а обезьяны — ещё главнее) перед Домом Советов РСФСР 19 августа 1991 года. Уже выступил ГКЧП, вокруг «Белого дома» уже скопилась бронетехника и появились хлипкие баррикады. Чуть в стороне двое варили на костерке какую-то шнягу (то ли чифирь, то ли что-то подобное — уже не помню) и один сказал другому о танках и БТРах Советской армии: «Это металлолом. Ты не на них, ты ТУДА смотри!» и показывает чайной ложечкой в небо. «В небе, опершись на раскалённые добела копья, подрёмывали ангелы. Сон их был суров и чуток». (Не ручаюсь за точность цитаты).

Великая мистика романа заключалась для меня и в том, что он, завершающийся сценой у Белого дома образца августа 1991 года, был впервые опубликован в «Новом мире» за октябрь 1993-го. Как известно, «толстые» журналы формируются и печатаются задолго до означенного на обложке месяца, поэтому налицо было прямо-таки фатальное совпадение. Наверное, сам Битов тоже был в известном смысле потрясён им. Хотя, не знаю, не спрашивал…

Позже об «Обезьянах» напишут множество критической фигни, назовут одним из выдающихся образцов отечественного литературного постмодернизма, проведут параллели и пересекут их меридианами. Тогда же выяснится, что мой любимый роман Битова является не абсолютно самостоятельным произведением, а завершает трилогию с переходящими героями. Лично мне эти факты и тогда, и сейчас ничего не дают и не меняют отношения к шедевру. В свои бурные семнадцать я каким-то необъяснимым образом поймал настроение «Обезьян» и оно порадовало меня настолько, что сопровождало по жизни не меньше года.

Пользуясь случаем, поздравляю одного из любимейших писателей с днём рождения, который грядёт, кажется, 27 мая.

* * *

Итак, в один из февральских дней 1996 года я подошёл к зданию философского (а также исторического и международных отношений) факультета СПбГУ и увидел на одном из столбов галереи занятное объявление. Постараюсь примерно воспроизвести его текст: «Вниманию студентов старших курсов гуманитарных факультетов СПбГУ! Желающие принять участие в выдвижении Ирины Хакамады в качестве кандидата в президенты России могут придти на встречу инициативной группы в субботу в галерею «Борей».

Утро было пасмурное, просыпался я тяжело, поэтому соображал тоже с трудом. Первая мысль: «Старших курсов, а я на первом. Не ко мне». Вторая: «Выдвижение кандидата в президенты в галерее? Фигня какая!». Третья: «В президенты?! Выдвигать?! В галерее?! Так это же здорово!»

Мне всегда импонировала публичная политика, поданная как праздник. К счастью, в конце 80-х — начале 90-х недостатка в яркости и красочности не было, а вот к середине десятилетия весёлый и бескорыстный уличный праздник начал вырождаться, поэтому мне требовались дополнительные эмоциональные стимуляторы. В галерее «Борей» я никогда не был, но знал, что она представляет собой одно из культовых андеграундных мест наравне со сквотом на Пушкинской, 10, Ротондой, двором рок-клуба и т.п.

В урочный час я подошёл к подвальной двери галереи на Литейном проспекте. Приключения начинались…

* * *

Примерно в середине галереи, залы которой расположены «трамвайчиком», в окружении гиперабстрактных картин сидел немолодой и сильно потрёпанный дяденька. Перед ним ютился крохотный столик, хаотично усыпанный листами офисной бумаги и увенчанный приземистым бокалом. Бокал на две трети был заполнен густой жидкостью, имевшей янтарный цвет и приятный запах.

Я скромно представился и кратко отрекомендовался. Дяденька посмотрел на меня, неожиданно растрогался: «Евгений, говоришь? У меня брат был Женька…» — и протянул бокал. Не моргнув глазом, я сделал приличный глоток и почувствовал, как жидкость янтарного цвета начала превращать холодный февральский вечер в праздник.

Зарождавшуюся идиллию грубо прервала ярко накрашенная понтовая девица, которая буквально ворвалась в зал и набросилась на моего собеседника: «Я представляю Ассоциацию молодых политологов! Мы готовы оказать вам услуги консалтинга, провести социологическое исследование, содействовать в формировании положительного имиджа вашего кандидата! Вот наша визитка!»

Дяденька поморщился. Кажется, мы оба испытали одинаковые ощущения. Во всяком случае, у меня голова начала болеть как по команде. К счастью, девица свалила так же быстро, как и появилась.

Мой поилец брезгливо посмотрел на оставленную визитку, затем не глядя сунул её в середину бумажной кучи и протянул руку: «Влад!» Перебросившись несколькими фразами, придя к консенсусу относительно оценки девицы и её конторы (дармоеды), мы приступили к «работе с документами». Мне повезло — я с ходу завоевал доверие главного инициатора инициативной группы, поэтому вскоре прямо в зале галереи стал изучать уже имеющиеся бумаги.

Согласно действовавшему в тот момент законодательству о выборах президента, кандидатуру могли выдвинуть партия или группа граждан. Группа граждан должна была организоваться в несколько этапов. Для начала достаточно было собраться троим «инициативнейшим из инициативных» — они составляли костяк, руководство инициативной группы. Затем следовало приступить к формированию самой группы, которая могла состоять из сотни человек. Эти люди стали бы уполномоченными представителями кандидата, могли бы курировать сбор подписей. Не помню точно, сколько подписей по всей стране требовалось тогда собрать за кандидата в президенты. Кажется, миллион. Добавлю, что каждый этап требовалось регистрировать в Центризбиркоме, который тогда возглавлял бывший зам. Хасбулатова по Верховному Совету РФ Николай Рябов.

Я взглянул на составленную Владом форму подписного листа, тут же забраковал её и предложил немедленно составить новую. Пользуясь благосклонностью руководства галереи, мы прошли в редакционно-издательский отдел «Борея», где я надиктовал «шапку» и заголовки столбцов. Через месяц эту форму в Центризбиркоме всё равно заставят переделывать, но тогда я об этом знать не мог.

Таким образом я стал вторым членом костяка инициативной группы. Этот очевидный успех Влад предложил тут же отметить в галерейном кафе.

* * *

Кафе при галерее оказалось необычайно милым и уютным. В крохотном помещении теснились четыре круглых столика, а в дальнем конце зала промеж сигаретного дыма угадывалась барная стойка. По последней моде тех лет (вроде бы, не изжитой и поныне) со стен была сбита штукатурка, так что благодарные посетители оставляли отзывы и вешали фотографии прямо на песочного цвета кирпичи.

Судя по всему, Влад был не просто завсегдатаем, но и большим другом заведения. Милая во всех отношениях барменша-официантка Катя обслуживала наш столик с особым усердием (очень жаль, что я с тех пор её никогда больше не видел). К нам регулярно подходили дамы разного возраста и разной степени износа, некоторые присаживались на свободное место и ненадолго оставались. Влад проявлял недюжинную галантность, для каждой собеседницы находил приятные слова и как бы невзначай предлагал поставить подпись за выдвижение Хакамады. Несмотря на то, что очередную гостью после этой просьбы сдувало из-за нашего столика внезапно налетевшим порывом ветра, поток дам не прекращался.

Приятно, что за общением с дамами Влад не забывал и обо мне, своём новом компаньоне. В мои планы давно входило начало курения, поэтому когда Влад любезно предложил пачку «Кэмэла», я колебался лишь долю секунды. Он охотно познакомил меня с Татьяной Пономаренко, которая с того времени стала надеждой и опорой многих моих культурных проектов. Я до сих пор не смог уяснить, как точно называется её должность в «Борее» и каков её вес в этом прекрасном учреждении, зато уверен, что всегда смогу положиться на любимую галерею. Именно в «Борее» мы проводили пресс-конференцию перед первым сольным выступлением Олега Сакмарова в Питере, именно там до сих пор продаётся «Арт-город» (sic!). Именно в «Борее» я проводил кастинги волонтёров, желавших потрудиться в очередном музыкальном самиздате, да и просто любил и люблю забегать в кафе на чашечку кофе с великолепной яблочной шарлоткой.

Весь вечер за нашим столом не переводился коньяк. Не помню, что мы ели (и ели ли вообще что-нибудь), но пили много и со вкусом. Давно закрылась галерея, но избранные посетители кафе продолжали проникать в уютный подвальчик с чёрного хода, пользуясь хитрой системой проходных дворов Литейного проспекта. В очередной раз хлопнув ладонью по карману с наличностью и не услышав приятного шуршания, Влад с тоской отметил окончание рублёвой денежной массы и непринуждённо отправил меня в ближайший обменник со стодолларовой купюрой.

Путь на улицу лежал через те самые дворы. Лязгнул тяжёлый засов, в темноте открылась маленькая дверка и в проёме засверкали февральские звёзды. Мне почему-то вспомнились советские чёрно-белые фильмы про Ленина и революционных подпольщиков. Впрочем, я ведь теперь тоже вполне себе подпольщик, член тайной организации. Ведь мы — только т-с-с! — выдвигаем Хакамаду!

* * *

По вечернему Литейному проспекту, зажав в кулаке сто баксов, шёл бедно одетый и заметно пьяный восемнадцатилетний студент. Не проявляя особой разборчивости в обменных пунктах свободно конвертируемой валюты, он направился прямиком в казино «Премьер». Оживившийся было швейцар застыл в облаке добротного коньячного перегара, а отиравшиеся внутри быки/барыги (нужное пристрелить), бросив беглый взгляд на юношу в ношеном китайском пуховичке, мысленно зевнули и отвернулись.

Успешно обменяв одну зелёную бумажку на несколько разноцветных, ваш покорный слуга вернулся в кафе и честно отдал все деньги Владу, торжественно приложив к ним квитанцию. В начавший было затухать костёр всеобщего веселья мы срочно подбросили свежую вязанку хвороста, после чего он разгорелся с новой силой. Время меж тем неумолимо стремилось к полуночи.

«Ты знаешь, что Хакамада состоит в партии?» — заговорщицки прошептал Влад мне на ухо. Я слышал, что в пришедшийся на середину 90-х годов период максимального дробления политических объединений либерального толка Хакамада создала собственное общественное движение «Общее дело». Но что такое в наших реалиях общественное движение? Так, юрлицо со счётом в банке, да дутый статус структуры, кого-то якобы объединяющей во всероссийском или межрегиональном масштабе (региональные движения — это просто смех; хорошо, что ещё более мелкого территориального ранжира закон не предусматривал). Отсутствие фиксированного членства — главное отличие общественного движения от общественной организации — превращало первое в пустышку. Все эти общественные движения хорошо смотрелись только на визитных карточках их лидеров, а реально служили… кому-то — для поддержания в собственных глазах статуса политика федерального уровня, кому-то — в качестве прачечной, а кому-то — вообще непонятно для чего, доставшись по наследству или возникнув по недоразумению.

«Ты знаешь, что Хакамада состоит в партии?» — повторил Влад, явно желая меня заинтриговать. Нет, о членстве Ирины Муцуовны в какой-либо партии в 1996 году я ничего не знал. Мой собеседник торжественно поднял вверх указательный палец и открыл страшную тайну: «Она состоит в партии «ЛеМар»! Знаешь, что это такое?!» Мне оставалось только помотать головой. «Легализация марихуаны!!! Только это тайная партия, о ней не знает почти никто!»

Кафе «Борея» закрывалось на сей раз окончательно, и нас вежливо попросили продолжить праздник в другом заведении. Казалось, что Влад уже всё продумал заранее. «Пойдём на Пушкинскую! — изрёк он с интонацией, не терпящей возражений. — В «Арт-клинику» и в «Fish fabrique»! В «Fish fabrique» много датчанок! Ты хочешь датчанок?»

Моё несчастное сознание, возбуждённое лошадиными дозами коньяка и первым в жизни никотином, лениво нарисовало образ датчанки. Белокурая, румяная и пышногрудая барышня в длинной юбке и корсете с множественными завязками почему-то очень напоминала картинки с этикеток скандинавских и прибалтийских сыров. Её молочно-белая добротная грудь, безбожно стеснённая корсетом, томно колыхалась и манила в неизвестность. Датчанки! Датчанки! Курить я уже начал, почему бы теперь заодно не стать мужчиной?

Полностью увлекшись этой мыслью, я не заметил, как мы выдвинули… точнее, выдвинулись на Пушкинскую. В нашем распоряжении была целая ночь.

* * *

По прошествии десяти с половиной лет трудно объяснить на пальцах, чем был и как жил в середине 90-х дом по адресу Пушкинская, 10. Крупный дом в самом центре Питера, в двух шагах от Московского вокзала, был расселён для капремонта, который подзадержался на несколько лет из-за нехватки денег в городском бюджете. На период этого ожидания в доме поселились: два андеграундных музыкальных клуба, два рок-магазина, несколько репетиционных точек очень известных в городе и стране коллективов, куча художественных галерей и мастерских отдельно взятых неформальных художников. В замкнутом дворе-колодце несколько раз в год проходили бесплатные open-air’ы, в которых участвовали десятки замечательных групп — от «Колибри» и «Текилы» до «Джан ку» и «Пилота». Всё это время в доме не отключали электричество, была вода, отопление и, кажется, даже газ. Это потрясающее место только на первый взгляд казалось таинственным и элитарным. Но достаточно было познакомиться хотя бы с одним художником, завести с ним нормальные приятельские отношения, и перед тобой открывались десятки бывших квартир, где жили и работали непохожие друг на друга, но близкие по духу люди.

Интересно, что в годы расцвета так называемого «бандитского Петербурга» во дворах этого дома не было ни бандитов, ни даже уличных хулиганов. Дом как единый организм был очень толерантен ко всем. Если кто-то курил травку, то делал это в меру скромно, чтобы кумар не разносился по двору. Если художник или музыкант по долгу службы был геем, он не спешил жаловаться на притеснения или заявлять об уникальности собственной изломанной натуры.

* * *

На первом этаже одного из зданий во втором дворе сквота на Пушкинской располагалась «Арт-клиника» Кирилла Миллера. Барменами и охранниками в этом клубе, работавшем вечером и немного ночью, трудились продавцы из старого «Костыля» времён Лёши Старых. Днём эти суровые длинноволосые и длиннобородые мужчины стояли за прилавком «Костыля» затянутыми в байкерскую кожу, а вечером переодевались в медицинские халаты и шапочки с красным крестом и вставали за барную стойку «Арт-клиники».

«Арт-клиника» была низкобюджетным, но чрезвычайно стильным клубом. В баре предлагались не напитки, а лекарства (в граммах); не снеки, а таблетки. А сам бар именовался, разумеется, аптекой. Надписи на стенах ненавязчиво предлагали посетителям «подлечиться», приобретя в аптеке те или иные лекарства.

Неудивительно, что, едва попав в клуб, изрядно захмелевший Влад принялся лечиться микстурой уже знакомого нам янтарного цвета. Мне в ближайшие несколько часов «подлечиваться» не хотелось, поэтому я предпочёл пройти в концертный зал и присесть. Влад оставался у стойки, где вскоре заметил ещё одного посетителя. Я не смотрел в их сторону, а вскоре и вовсе отвлёкся на выступавшую группу. Вернули меня в реальность истошные крики Влада: «Хакамада! Ты чё?! Хакамада!»

Я метнулся к стойке и понял, что председателю инициативной группы по выдвижению кандидата в президенты вот-вот основательно начистят физиономию.