Зимним вечером я возвращался домой на любимой тридцать второй маршрутке — с Большой Охты на Васильевский.

Едва мы свернули на проспект Металлистов, маршрутка остановилась, и в неё зашла невысокая коренастая женщина с маленьким сыном. Широкое лицо, смуглая от частого посещения солярия кожа. Цепким взглядом она оглядела салон, на секунду глаза сфокусировались на мне и, кажется, подобрели. Осмотревшись, женщина бросила сыну: «Макс, садись!» — и уверенным жестом буквально впихнула мальчика в свободное кресло. Затем, как ни странно, снова посмотрела на меня и слегка улыбнулась.

Сквозь пелену усталости мне не сразу удалось прорваться к залежам воспоминаний: «Кто же это? Лицо, вроде бы, знакомое, но такую женщину я точно не знаю… А ведь она меня узнала, только стесняется заговорить первой… Очень интересно…»

* * *

Оленька Царовцева ходила по школьному коридору вдоль стенки, держась изящными пальчиками за фарфоровые виски. Её тонкое и нежное лицо выражало нечеловеческие страдания. Иногда Оленька останавливалась, на миг замирала с гримасой боли и ужаса, разворачивалась и отправлялась в обратный путь — ещё медленнее, осторожнее, всё меньше доверяя собственным ногам и всё больше — стене.

Сегодня суббота. Значит, вчера была пятница, и вечером в школе проходила очередная дискотека. Оленька, конечно же, была там в поисках развлечений. Но вместо развлечений опять нашла только водку, которую щедро предлагали лукавые одноклассники.

У нас с Оленькой была общая классная руководительница, поэтому я хорошо знал её класс, хоть он и был на два года младше. Приходить в наш кабинет истории после их урока всегда было омерзительно. Гаджеты ещё не получили массовое распространение, поэтому картинки рисовали и разглядывали прямо на партах. Там же оставляли комментарии — как сейчас «В контакте». Похотливые одноклассники не стеснялись в выражениях, поэтому нередко на парте можно было встретить надпись: «Я хочу Царовцеву». А снизу — рисунок. Как сказали бы космонавты, «когда стыковочный шланг входит в дюзы»…

Сама Оленька тоже всё это видела и знала, но старалась хранить достоинство. Я ни разу не видел, чтобы её кто-нибудь лапал, фривольно с ней разговаривал или оскорблял. Это не могло не нравиться…

Сегодня суббота. Значит, у Оленьки снова сильнейшее похмелье. Её худенькая фигурка в изумрудной водолазке и короткой юбочке ещё маячила в коридоре. Молочно-белая кожа, хрупкие пальчики у висков и тонкие черты лица роднили её с фарфоровой куклой, которая, кажется, вот-вот покроется трещинами и разорвётся изнутри от переполняющей боли.

Меня Оленька демонстративно презирала. Высокий, под два метра, худой, с недобором веса, с подростковыми проблемами на лице, я совершенно не годился в герои девочек-подростков. По крайней мере, внешне. Чтобы обратить на себя внимание, мне нужно было заговорить. Но похмельную Оленьку лучше не трогать — загрызёт.

Случай поговорить выпал на выпускном вечере девятого класса, в котором она училась. Наша общая классная руководительница была не против моего присутствия на ночной прогулке по городу. Я был крайне дерзок в высказываниях, но вёл себя всегда культурно.

Была уже глубокая ночь, когда несколько человек из разных классов задержались на Университетской набережной у спуска к воде. Была среди них и Оленька, и её незаметная подруга Наташа. Остапа понесло. Я говорил много, вдохновенно и свободно. Но то ли привыкший ко сну в это время суток мозг уже отключился, то ли шампанское с выпускного вечера наконец-то ударило в голову, — короче, наутро я не помнил ничего, ни единого слова.

Зато Оленька стала здороваться и даже улыбаться при встрече!

* * *

Наша маршрутка свернула в Гавань Васильевского острова. Проходя к выходу и поравнявшись с той самой женщиной, я не выдержал и спросил:

— Скажите, Вы Оля Царовцева?

— Да, Женя, я тоже тебя узнала! — с нескрываемым облегчением ответила она.

— Я изменился за двадцать лет!

— Глаза такие же…

Наш разговор был недолгим, но напоследок я не мог не спросить:

— Оля, а что я тебе наговорил тогда, на выпускном вечере?

Её глаза на мгновение вспыхнули.

— Уже не важно, — ответила она чуть смущённо и взглянула на сына. — Просто ты был единственным парнем, который увидел во мне человека, а не… Ну, это…

Я молча кивнул на прощание и быстро вышел, чтобы не пропустить свою остановку.