В 17 лет мне на глаза попалось любопытное высказывание Генри Миллера: «Живая жизнь с её гноем и разложением стоит выше остановки жизни, бегства от неё». Эту позицию я целиком и полностью разделял и разделяю в течение всей сознательной жизни. По этой причине не приветствую любые формы эскапизма (от религий до, например, ролевого движения), а в искусстве предпочитаю либо сугубый реализм, гиперреализм, либо уж нечто категорически сносящее крышу.

Фильм-победитель прошлогоднего Каннского фестиваля «Четыре месяца, три недели и два дня» я, честно говоря, специально смотреть не собирался. Но когда нашёл его по просьбе главного редактора, решил взглянуть, что называется, мимоходом. И не разочаровался…

Действие разворачивается в позднесоциалистической Румынии образца 1987 года. Через два года падёт режим Чаушеску, разгневанная толпа казнит партийного руководителя Румынии и его супругу, а новые демократические правительства в течение следующего десятилетия будет регулярно лихорадить. Но герои фильма ничего этого ещё не знают. Они вообще далеки от политики, хотя на бытовом уровне люто ненавидят государство. Между государством и его гражданами всё шире расползается трещина, в их отношениях — холодный цинизм и леденящий ужас.

В ободранном студенческом общежитии живут несколько девушек двадцати с небольшим лет от роду. У каждой из них есть так называемая «личная жизнь», но она холодна так же, как и отношения с государством. Со своими условно возлюбленными они за кадром занимаются сексом, но беспокоятся только о том, как не «залететь». Одна из них, разумеется, «залетает» и затягивает свою нежелательную беременность до критически долгого срока — до пятого месяца. Название фильма — это, как вы уже догадались, срок беременности. Срок, на котором боящаяся государства в лице полиции и живущая в нищете студенточка наконец-то собирается делать аборт.

Холод, отчуждение и усталость — таково настроение самого фильма и его персонажей. Измождённые лица вроде бы молодых девушек, квазисовковая «аскетичность» интерьеров, тихие придавленные голоса. Если они и кричат — то на взводе, на секундном всплеске ярости, в корне которой всё те же холод, отчуждение и усталость. Найти врача, который сделает криминальный аборт. Снять номер в гостинице, где можно уединиться для операции. А на сдачу купить у фарцовщиков «Кент» и дезодорант «Рексона». А с врачом, который отказывается брать деньги, тут же расплатиться натурой. Не испытывая при этом ничего — сил нет, чтобы хоть что-нибудь испытывать.

Мы с вами, дорогие сверстники, почти не застали те времена. И вот уже кажется бесспорным, что праздник божоле нуво в сто раз приятнее введения зонда в грязном гостиничном номере. Да и шоппинг в сверкающем молле вроде бы в тысячу раз увлекательнее бегства от румынской полиции с зародышем в сумочке. Посмотрев этот фильм, я прекрасно понял, почему уже через два года страны «соцлагеря» с облегчением избавились от оного «лагеря». Но до сих пор не понимаю, почему у нас он спустя двадцать лет возвращается…